- В подкидного, в переводного, во французского?
- Во французского! Сдавай.
- Ты уже сделал уроки?
- Еще в школе.
- Ада Леонидовна говорила...
- Отстань со своей Адой Леонидовной. Ходи.
- А мы вот так!
- А если так?
- Так, так, так...
Из нашего дома с мусорным ведром никто просто так не выходил. На мусор мы играли. Во всё, во что можно было сыграть вдвоем. Мы старались договориться заранее, до какого момента играем. Но иногда игра затягивалась. "Я завтра утром выброшу, мам".
Можно было еще сыграть на уборку, на магазин, еще на что-то. Но на мусор мы играли всегда.
Дома жили три колоды. Одна была для маминых пасьянсов. Пёстрая такая, заграничная. Другая была гостевая, почти нетронутая. Третья - "мусорная". Так мы ее называли. Наверное, по рубашкам мы знали уже половину карт. Но какая разница? Мы же оба знали. В особо торжественных случаях, к примеру, после праздников, когда проигравшего ждала гора мусора, на мусор можно было сыграть и гостевой. Но никогда - маминой для пасьянсов.
Мы играли, пока я учился в школе, в институте. Потом я уехал, но, когда приезжал, мы всегда играли на мусор. Ведь из нашего дома никто просто так с мусорным ведром не выходил.
В феврале, когда я был очень далеко, она решила сходить к врачу и заодно вынести мусор... Она жила уже в другом доме, по-соседству с Адой Леонидовной. Помойка была близко. Она надела мою пуховую китайскую куртку, которую я оставил в Москве. "Ну, какая в Израиле зима?" Она взяла пакет и сумочку с документами для врача. И медленно спустилась со второго этажа. Болели ноги. Была пятница, я звонил ей в четверг. Накануне выпал снег и потеплело. До помойки метров сорок. Дальше легче, только с маленькой сумочкой. Скрипел свежевыпавший снег. Она немного отдышалась, и снова пошла. Потихоньку, болели ноги. Перебросила пакет в мусорный бак. Прошла еще несколько метров. И умерла.
Чаще всего на мусор мы играли во французского дурака. Я уже не помню, как в него играют.