-
Следопыт
Люблю смотреть, как двое краснокожих приветствуют друг друга в лесной чащобе!
Джеймс Фенимор Купер. Следопыт, или на берегах Онтарио
Всё произошло само собой. Разверзлись хляби небесные. Снег выпал на ветреный Иерусалим. И я оказался отрезанным от дома.
Машина была. Та самая, типа танка. Но она стояла на приколе во дворе моего дома. А я стоял под дождем в Тель-Авиве и пытался уговорить кого-нибудь отвезти меня домой.
Нет, если бы в тот день вы попросили меня остаться и никуда не ехать – я бы с места не тронулся. Но никто, никтошеньки меня ни о чем не просил.
Я скакал от автобуса к автобусу, от такси к такси, от частника к частнику. И настырность моя принесла свои плоды в виде чего-то вроде армейского "студебеккера". Он-то и доставил меня сквозь пургу к иерусалимской центральной автобусной станции. В моей просьбе – продолжить путь до Гило – было отказано, поскольку водитель спешил в военкомат, торчащий из близлежащих сугробов. Впрочем, он, как честный солдат, меня предупреждал.
Финита. Пешком до дома – километров десять. Снег валит, ветер дует, ботиночки на очень тонкой подошве. Какого хрена я сюда поперся? Ну, не ждал меня никто в Тель-Авиве – так свалился бы, как… нет, не ко времени сейчас эти русские поговорки. Тьма… накрыла ненавидимый прокуратором город.
И вдруг около меня тормозит такси. Настоящее желтое такси. За рулем усатый арабский юноша. На лице его восточном играет восторженная улыбка. (Снегу что ли радуется?) Он говорит мне: садись, прокачу. Дорого (вот она – радость), но я не торгуюсь.
В машине тепло, тесно, сопливо. Пассажиров – вместе со мной – четверо. Первого – мужчину в клетчатом шарфе – мы выбрасываем у Машбира. Вторую – очкастую старушку – довозим до Рехавии. Теперь доставим ярко крашеную девицу, которая всю дорогу истерично хохочет, а потом – меня. Мрачен я, неразговорчив.
Девица просит высадить ее где-то за Тальпиотом. Там, на заснеженных холмах, притулились несколько невзрачных вагончиков. Туда-то ей и надо.
Доехали. Девка на удивление шустро выскакивает из машины и удаляется, бросив на ходу водителю: сейчас денег принесу (полтинник, однако).
Он поворачивается ко мне. И я вижу слезы в его глазах. Он говорит с неподражаемым ближневосточным акцентом (далее следует вольный перевод с иврита и арабского):
- Ай-вай, эта нехорошая женщина легкого поведения, эта неразумная самка с глазами течной суки, эта безнравственная особа неполных восемнадцати лет, обманула меня в моих лучших чувствах. Плакало мое мужское достоинство, и плакали вместе с ним мои денежки.
- Не убивайся так…
- Нет, о, брат мой, не нужны мне твои слова утешения. Много лет назад перестал верить я добрым людям. Жажда наживы сделала черным-черным мое большое восточное сердце. Плакали мои денежки. Чтоб она подавилась жезлом любви в первую брачную ночь, чтобы не было у ее мамы мирных снов в безутешной старости, чтобы папа ее не видал одежд сексуальнее грязных памперсов…
- Да, вернется она. Не бзди.
- (поток красноречия иссякает) Чё, она дура?
- Да, куда ей деться?
- Как куда?
- Снег видишь?
- Ну.
- Следы видишь?
- Ну.
- Куда следы ведут, видишь?
- Ну.
- И куда ей деться?
- …
- Я говорю, вернется.
- …
- С деньгами.
- …
- Да вон, идет уже.
- ….
Получает полтинник. Спешно засовывает его в карман. Трогаемся. Поворачивается ко мне:
- Зачем воевать с русскими? Нельзя воевать с русскими. Русские много секретов знают. Русские арабам много добра сделали. Дядя Махмуда (Махмуд – это я) в Москве учился…
- Я – еврей.
- Зачем так говоришь? Я же вижу – ты русский.
- Нет, еврей.
- Нет, русский.
- На дорогу смотри, мудак! Щаз въебёмся!
В ночи раздавался заливистый смех Махмуда. Налево поедешь – в Хеврон попадешь, прямо поедешь – в Вифлеем упрешься. "Направо, Махмуд, сворачивай, направо. Руль держи двумя руками. На тормоз не жми так, да? Кто тебе права выдавал?! Газуй помаленьку… Вот так, Махмуд, вот так, уже неплохо".
Прощались. Он смотрел на меня влюбленными глазами. И спешно прятал в карман мой мокрый полтинник.
Прощай, Махмуд, Чёрное Сердце.
Хостинг от uCoz