Нам никак не удавалось познакомиться. А как познакомились – не помню. Но успели.
Помню, несу я ему на день рождения (ноябрь, прохладно очень) пальму – "большую и развесистую".
Помню, как дети мои наизусть твердили "вот по небу Генин летит, красивый и важный". Любили они его.
Помню, утешал он меня: "Женщины, они коварные созданья".
Помню его стихов штук двадцать. Кто еще из поэтов похвастать этим может?
Помню, сидим мы на кладбище в Переделкино. Губайловский читает стихи у могилы Пастернака. Мы пьем теплое белое вино. Потом уходим. Вдруг шасть: нету Сашки. Куда подевался? Слышим где-то: "бу-бу-бу, бу-бу-бу". Нашли… Пьяный Генин висит на цилиндре колодца, ножками болтает и читает в этот бездонный унитаз: "Отпущу я шелковые пейсы, чтобы сделать ласковое Богу…" "Ты чего?" "Может хоть эхо услышит?"
Бу-бу-бу.
Помню, говорит мне: "Я постарше буду, мне уже 38-й годок".
Тогда же я ему посвященьице отписал:
Называлось: "Ода душистому хмелю и русскому деепричастию"
Поэт Александр Генин,
лежа на майском пляже,
воспетое тело неге
предав, утоляя жажду
картавящей лексику влагой,
вздыхал о походках легких,
талиях тонких
и наглых,
несущихся водопадами,
слепя красою восточной,
квадригами, тройками, парами,
а прочие - по-одиночке;
девах, воздушных как перья,
паденья одежд одуванчика,
как поцелуи Офелии
(сгорая, искала слезы щека).
Ворча и перебивая,
и перевирая смыслы,
и в горла переливая
напиток от солнца кислый,
мы вторили ему, дети
дяди Грауэрмана,
не зная куда бы деться
от мэтра-эротомана,
парящего над травою
мохнатых шмелей мажором,
вознесшегося главою
выше прославленной жопы.
Пересыхали губы,
наречия плыли неистово.
Сашка, мы были колумбами
речки по имени Истра.
Сашка! В прошедших зимах
было довольно хрени.
Люблю тебя невыразимо,
поэт Александр Генин.
Помню, собрался в Москву. А мне говорят: "Куда ты? К нам Генин приехал".
Не приехал. Задержался в Москве. Звоню ему: "Мы тут с Губайловским еще по маленькой и баиньки. В самый раз ты явился – завтра гулять меня будем".
В начале апреля отпели.
(продолжение) (через три года)
Ходил поэт побираться
к девкам зеленоглазым
близ заведения частного
бдительной фрау Розы.
Ему давали полтинник,
хватало на завтрак с пивом.
Потом он лежал на лавке
и в небо глядел красиво,
выдумывал себе рифмы
и выпускал их на волю.
Тяжёлые рифмы эти
гудели зелёным роем.
Поэту надоедали.
Поэт в них плевался ядом.
Многие улетали,
другие падали рядом.
Представьте себе картину.
Во сне он молился Богу
и видел долгие рельсы
в далёкую Палестину.