Московская средняя школа номер 96 решила расширяться. И подфартило-то как! Неподалёку притулившийся детский садик закрылся. А домик остался. Школьный директор Костяева Людмила Павловна, женщина с весом в определённых кругах, уж как радовалась. Говорила: «Переведём, Евгений Серафимович, начальную школу туда, здесь всё отремонтируем. Кабинеты новые. Не покинете меня, а?»
- Как можно? – говорю.
Очень даже можно. Знает Людмила Павловна, что прихожу я на работу два раза в неделю больше из милости. За одни выходные книготорговлей зарабатываю гораздо больше, чем она мне выпишет за месяц. Другого не знает: я без школы за человека себя бы считать перестал. Или знает, только виду не подаёт?
«Вы уж не покидайте меня. Мужчин нет совсем. Лев Константинович уехал. Поругаться не с кем».
Это да, пятый год греет пузо Лев Константинович на Ближнем Востоке. Тоскуем мы без него.
С того разговора неделя прошла.
Захожу в школу. У порога хватает меня за рукав Людмила Павловна и к себе в кабинет манит.
- Что такое? – интересуюсь.
«Всё пропало! Всё пропало, Евгений Серафимович. Ничего у нас не выйдет!»
- Что, что такое?!
«Отобрали у нас наш садик!»
Ну, чисто, по Чехову.
- Кто отобрал?
«Евреи!»
Рехнулась, думаю, баба.
- А поподробней можно?
«Мне ещё в четверг говорили, что садик – наш. А за выходные всё переиначили. Теперь там еврейский сохнут жить будет».
Вздыхает.
«Ну, и бандиты, доложу я вам!»
- Кто? Евреи?
«Ой, Евгений Серафимович, скажу вам прямо: я всю жизнь думала, что евреи они, как вы со Львом Константиновичем – себе на уме, но порядочные. Я ж люблю вас, таких вот, как вы – евреев. А тут. Просто вертеп какой-то. Бандит на бандите. Сплошная Азия. Ни одного белого лица. Поговорить не с кем. Здоровенные все. Беспардонные. Да, вы хоть сами сходите».
А что? И схожу. Идти-то – одну сигарету.
Пару недель ленился. Но потом зашёл.
Заборчик. Калитка. Охрана. По какому делу изволите? По личному. Кто такой будете? Учитель, из местных. Фамилия ваша? Документики? Так, так. Что ж вы сразу не сказали? Проходите, пожалуйста.
Вежливые, однако, бандиты.
Но внутри мне стало яснее, что смутило Людмилу Павловну. Лица смуглые, бошки бритые и полное отсутствие природной, казалось бы, еврейской застенчивости. Я-то бывал в Израиле, знаю. А её, простую русскую женщину, напугало.
За пять минут меня трижды обхамили и записали – почти против воли – на курсы изучения языка. Плюс, конечно, снабдили брошюрой: как уехать из России, с любовью.
* * *
Через полгода примерно в тени иерусалимских олив мы курили со Львом Константиновичем синайскую марихуану, и я в лицах пересказывал ему разговор о злодейском сохнуте с любезной его сердцу Людмилой Павловной.
- Какая женщина нас любила! – восклицал Лев Константинович. – Какая женщина доверялась нам!