-
Лёва Брагинский
(22.04.1963 – 28.11.1998)
Четыре года прошло. Четыре года у меня есть своя могила на городском кладбище. Он привозил меня туда однажды и говорил: "Смотри, какой вид. Хотел бы я здесь лежать".
Ленка говорит: "Его там нет". А я все равно прихожу. Вот и сегодня.
Мы 35 лет прожили рядом. Он родился на несколько месяцев раньше, а потому первым научился ходить, сидеть на горшке, говорить, не есть руками (я не умею до сих пор), играть в шахматы и многому-многому другому. Обо всех его успехах мне докладывали, потому что к моменту моего рождения наши бабушки – Маня и Аня – дружили уже больше полувека. И, признаться, я не любил мальчика, который никогда не расстраивает свою бабушку и учится на одни пятерки. Он отвечал мне взаимной заочной неприязнью – за те же положительные (с точки зрения старшего поколения) характеристики.
Странно, мы ходили по одним и тем же дорожкам – оказывались в соседних пионерлагерях и на математических олимпиадах, осваивали московские подворотни и поступали в институты на одном проспекте, имени вождя – но за первую половину жизни ни разу не пересеклись.
Позже его папа мне рассказывал, что Лёвка на третий день учебы в институте предъявил ему свежую записную книжку, в которой значились около сотни еврейских фамилий. Со мной тоже после поступления в "Керосинку" случился приступ наивного юдофильства. Лёва учился в "Стали и сплавов".
Первая наша встреча состоялась, когда нам было лет по 20. В Лёвкином институте проходил конкурс авторской песни. После того, как я уже отпел, ко мне подвалили два кучерявых субъекта, представились как Лев и Андрей, и выпросили "на одну песню" кападастер. Потом меня кто-то отвлек, и плакала моя любимая "капа".
На следующий год я снова что-то пел уже на другом конкурсе. Дама по имени Оля после выступления уговорила меня поехать на репетицию в "театр песни" Бори Кинера. Там нежданно я вновь столкнулся с Андреем, который припомнил, что стибрил у меня вещь и тут же выдал взамен другую "капу" весьма оригинальной конструкции.
Так в моей жизни появился Андрюша Милль. Он же поведал мне, что второго кучерявого субъекта зовут Лёвой Брагинским, но в настоящее время он служит в стройбате на станции Столбовой, поскольку учеба в "стальном" институте его не вдохновила. При упоминании имени что-то в моей памяти шевельнулось, и я решил при встрече непременно спросить Л.Б., не приходится ли он внуком одной даме со странными представлениями о правильных детях.
Случай вскоре представился. Лёвка примчался в Москву на празднование Нового года и уверял, что давеча на гауптвахте столкнулся с двумя чуваками – Мильграмом и Финкельбергом, а потому ему особенно приятно выпить после армейских мытарств водки с Миллем и Финкелем. Что и было немедленно сделано. Спросить в тот раз про бабушку я как-то забыл.
Потом было затеяно весьма знаменательное культурное мероприятие – мы с Андрюшкой отправились с "концертом" в Лёвкину воинскую часть. Наши вопли со сцены были приурочены, разумеется, ко Дню Советской Армии. Денег нам не платили, но библиотекарь и культорг по совместительству, сержант Брагинский получал за приглашение "московских артистов" жирную галочку плюс шанс на пару увольнительных. Кроме того, нам была обещана на разграбление библиотека, в которой хранились номера чуть ли не всех толстых литературных журналов за последние десятилетия.
Из той поездки запомнилось: сапог, прилетевший на сцену после того, как мы признались публике, что не знаем "эстрадных песен", пьянка в библиотеке (смутно) и первый Лёвкин правдоподобный рассказ об армейском быте, приводимый ниже.
Сержант Брагинский после Нового Года забаррикадировался в библиотеке с тремя пятилитровыми банками пива и двумя сослуживцами. Выпивают, за жизнь трындят. Опохмеляются. Пиво исчезает в желудках, достигает мочевых пузырей и изливается в опорожненные банки – выбегать на мороз лень. Во второй половине дня, надцатого января, стук в дверь.
- Кто там?
- Майор (скажем) Хренов. Открывайте!
Открывают.
- Выпиваем, бойцы?
- Как можно, товарищ майор…
- А это что? – тычет указующим перстом в банки с жидкостью. – Пиво?
- Как можно…
- Пиииво, – настаивает майор и протягивает руку к банке.
- Разве можно, товарищ майор…
- Мооожно…
Открывает.
- Не надо, товарищ майор…
- Нааадо…
Отпивает.
- Ну?…
- Хуевое у вас пиво, бойцы.
Однако продолжу.
В 85-м Лёвка демобилизовался и сразу ломанулся в Питер, где обнаружил подругу детства – Наташу. Из Питера он вернулся с твердым намерением – жениться. Пришлось женить. Я купил костюм и туфли – на защиту диплома и свадьбу друга. Костюм был тут же изгваздан и прожжен. Лёва с Наташей поселились в съемной комнатке на Пятницкой.
Лёвкино жениховство проходило под знаком фестиваля молодежи и студентов, во время которого у меня случился головокружительный, но краткий роман с одной из участниц нашего "шоу-бизнеса". Лёвка рассматривался мною как реальный соперник, а потому я вздохнул с облегчением, когда он женился.
Из "пятницкой" жизни вспоминается мое пришествие к ним в гости, когда Лёва учил супругу готовить "макароны по-московски". Мучной продукт кидался в кастрюлю с кипящей водой, отбрасывался на дуршлаг, окатывался холодной водой, после чего Наталье было предложено "продуть макароны". Пока она "продувала" на кухне, мы дули водку в комнате и говорили о русской словесности. Брак оказался непрочным.
Тем временем я увлекся карьерой "молодого ученого" и убогим "диссидентством", Лёвка поступил в педагогический, встречались мы лишь на репетициях "театра Кинера" и сопутствующих им пьянках. Если бы мне сказали тогда, что он станет для меня ближайшим другом, я бы поверил, но не придал бы этому значения. Тогда у меня было великое множество "ближайших друзей".
Потом настал мой черед – жениться. Лёвка купил костюм и туфли… Ритке он (не костюм) не понравился сразу. Их неприязнь была взаимной и прочной.
Три года научной карьеры прошли даром. По причинам, уже однажды мною описанным, я оказался у разбитого корыта – с недописанной диссертацией и весьма смутным представлением о будущем. Тогда-то он мне и предложил – пойти работать в "его школу".
Все сочли меня идиотом. В стране начиналась "индивидуальная трудовая деятельность". Я мог заняться чем угодно – от продажи хреновин для поиска драгметаллов (все уже было на мази) до ухода в political science (при Московском университете складывалась веселая компания) – но я решил, что буду сеять разумное, доброе, вечное, за сто рублей в месяц, а если повезет, то и за сто пятьдесят. Единственным человеком, который приветствовал мое решение, был Лёвка – ему было скучно в бабском коллективе средней школы №96 "с биологическим уклоном".
Наши кабинеты располагались друг под другом. На четвертом этаже восседал "информатик" Брагинский, на третьем – "физик" Финкель. Соседство было беспокойным. Нет, он не заливал меня водой. Но я всякий раз вздрагивал, когда он врубал динамики у себя в кабинете и общался с аудиторией через микрофон.
Лёва был "педагогом-новатором". О "новациях" его шептались в "учительской" крашеные бабы – сам он в это помещение заходил только за журналом, в этот момент шепот стихал. Для школы он сделал кучу добрых дел – добыл компьютеры, написал предметные курсы на Бейсике, добыл новые компьютеры, потом еще новее… Но дело не в этом. Ему иногда удавалось поселить в детях неистребимую уверенность в их исключительности, а потому и в его исключительность верили многие. После отъезда в Израиль в 91-м воспоминания о Льве Константиновиче сложились в устойчивую мифологию, к чему я руки не прилагал.
Один из мифов.
Лев Константинович Брагинский всегда побеждал. В карты, в шахматы, в теннис. А однажды Лев Константинович победил "Тетрис". Не какой-нибудь, а самый первый "Тетрис" – на машине ДВК-2М, если это вам хоть что-нибудь говорит. У этого "Тетриса" было девять уровней. Укладывая фигурки, вы набирали очки. Когда накапливалась тысяча, циферки обнулялись, и появлялась звездочка, одновременно вы переходили на следующий уровень, и скорость возрастала. Мало кому удавалось набрать восемь звездочек и перейти на девятый уровень. Редко кому удавалось удержаться на девятом уровне хоть несколько минут. Так как же он победил? Тут же нельзя победить? – спросите вы. А вот как. ДВК-2М стояла в лаборатории Евгения Серафимовича. Однажды пришел к нему Лев Константинович и говорит: "Женя, ты завтра во сколько класс открываешь?" "В восемь". "А можешь для меня придти в семь?" На том и порешили. В семь пятнадцать Лев Константинович начал играть. Когда у Евгения Серафимовича закончился первый урок, он уже играл на девятом уровне. Всего у Евгения Серафимовича было шесть уроков – Лев Константинович играл, потом у Евгения Серафимовича были дополнительные занятия – Лев Константинович играл, потом у Евгения Серафимовича было свободное время, он сидел и курил в лаборатории, а Лев Константинович играл. Потом звездочек стало так много, что они перестали помещаться на экран, и зеленое изображение поползло вверх по черному экрану. Вот и всё. Лев Константинович повернулся к Евгению Серафимовичу и сказал: "Это победа". Евгению Серафимовичу и возразить-то было нечего. А всего играл Лев Константинович почти тринадцать часов. Пять раз ставил на паузу, выкуривал по две сигареты и снова. Любил играть Лев Константинович. И побеждать. Не верите? Евгения Серафимовича спросите.
Так и было. Двенадцать с половиной часов играл. Я его прошу потом: отвези меня домой. А он: тебе безопасней на троллейбусе будет – у меня руки дрожат. И руки показал.
Всё путается. О чём ещё? О том, как возили детей в охотничье хозяйство под Рязанью? Про то, какие игрища там затевали? Как автобус ушёл под воду? Как на охоту ходили? Как без него мы проиграли Великую Снежную Битву? Или лучше про Егорьевский маршрут? Я просто ткнул тогда в карту иголкой и сказал: встречаемся здесь. Через два дня встретились. Он мне тогда говорит: и это всё, чему ты их научил? И давай детей гонять.
Он всегда должен был быть самым-самым. И первенства своего без боя не уступал никогда. Хотя со мной было иначе: мы разделили сферы влияния и методы воздействия на окружающий мир, если угодно. Это разделение едва ли не было искусственным. Мой метод следовало бы именовать "методом шевеления", он снисходительно, но и насмешливо одновременно относился к моим прыжкам и ужимкам.
Утрированно (подчеркиваю) выглядело это так.
Скажем, кто-то из детей приходит ко мне с некой проблемой. Я сразу вскакиваю, мы бежим на свежий воздух, мучим себя восточной гимнастикой, правильно дышим, прибегаем, садимся. Ну, как? – спрашиваю. Вроде, прошло, – отвечает.
Когда приходили к нему. Он говорил: садись, поговорим. И никуда не бежал. Проблема не проходила – проблему решали.
О забавах.
Мы чистили пещеры на Мангуп-Кале, в Крыму. Это было работой, а не забавой. В перерывах я предлагал желающим заняться физическими упражнениями на траве. Трава там, на плато, была волшебной – прыжок и летишь. Очередной перерыв. Мои спортсмены со мной начинают резвиться и дубасить друг друга ногами. А солидный народ с Лёвкой усаживается в тенёк и ведет неспешные разговоры. Закончили, пора перекусить и снова приниматься за работу. Лёвка вдруг встает и говорит: а спорим, я тебя завалю? Не стоит, – говорю. И тут он хвать меня в охапку. Он-то меня раза в полтора тяжелее, да и на полголовы повыше. А уж, чтоб Брагинский проиграл? Короче, пока я пару секунд соображал, как себя вести, он меня уже, как краб, сцапал. И тут на меня такая злость нашла (мне ж еще этих пацанов учить всякому-разному). А как из такого захвата освобождаться, при нашей-то разнице в габаритах? Короче, саданул я ему и сломал ребро. А кто победителем вышел? Да он, конечно. Потому как, "если б ты мне ребро не сломал, хрен бы из захвата освободился".
Было и еще одно сломанное ребро. Уже мое. В 94-м я приехал погостить в Израиль. Ночная пьянка с песнями и плясками в Ган Сакере (Иерусалим). Утро. Голова гудит. Он мне: ты как-то ленив стал, Финкель, не прыгуч. Это я-то не прыгуч? Ну-ка встань тут, руки сделай вот так. Стоишь? Отхожу, коротко разбегаюсь и прыгаю ему в руки. Всем весело. Брагинский: ну, это разве прыжок? Ах, так?! Стой здесь, руки сделай так. Разбег, прыжок с поворотом, сижу у него на руках. Публика довольна. А Брагинский: нет, не так прыгал когда-то мой друг Женька. Ну, хорошо. Ну, погоди. Стой тут. Руки держи. Только не шевелись. Отхожу. Разбегаюсь. Отталкиваюсь. Одна нога летит вроде бы прямехонько Левке в глаз. И он отходит. Я со всей дури падаю на землю. Идиот! Ага, сам дурак. Мы квиты.
Мне снилось, как я к нему уезжаю. Не в Израиль. А именно – к нему.
Вот и приехал.
Поселили они меня в детской, пока ребенок у бабушки-дедушки летом гостил. Не помещался я на лежанке-то. Как жить? – думаю. И ломаю ноги. Пару месяцев изображаю из себя Илью Муромца (в лучшие годы его богатырской жизни). Лёвка с Ленкой выдержали. А я в совместном быту, ох, не подарок. Потом на новую квартиру все вместе перебрались. Тогда-то и "Big Bit Computers" на свет появился. Помню первый день торговли: за 12 часов работы продана одна компьютерная мышь. Пошли в "Трактир" – пропили выручку.
Зачем мы затеяли этот магазин? Зачем потеряли свои и чужие деньги? Верил ли он в коммерческие перспективы этого предприятия? Наверное, верил. А иногда мне кажется, что он все это затеял ради меня, чтобы обеспечить мне безболезненное вживание в новый мир.
Как-то отец ублюдка, который потом убил Лёву, сказал ему: не нравится мне твой компаньон, не наш он человек, он же тут говна не жрал, как мы. Лёвка ему: а по мне, так это его основное достоинство, от него дерьмом не разит.
Когда рухнул наш бизнес, по причинам от нас независящим, он был чернее тучи. Оставались еще шансы на выживание. Но перспектив уже не было. Не мог он этого пережить. Смотреть на него было больно.
В тот вечер он позвонил мне. Говорит: а ты чего не в "Трактире"? Я ему: разлюбил я это дело, мне статейку дописать надо.
Утром собираюсь на работу. Звонок. Ян Полячек: тебе сегодня одному работать придется, Ленка с Левкой не придут. Я: перепили вчера что ли? Он: в больнице Лёва. Я: до такой степени? Он: драка была, потом расскажу.
Реконструкция.
Последние хозяева "Трактира" Костя и Лола закрывали заведение навсегда. По этому случаю был затеян прощальный банкет – для своих. У Лолы к тому же был день рожденья. Лёвка пришел без Ленки, она должна была подъехать попозже. Я не пришел вовсе. Было человек пятьдесят. Бендера (Илью Цикермана) не звал никто, в последнее время его не желали видеть ни в "Кенгуру", ни в "Пиканти", ни в "Трактире" – напивался и затевал пьяные драки, он пришел без приглашения. К слову, у Лёвы с этим сопляком отношения были непростыми – во-первых, из-за любимой племянницы Лёвы, с которой Бендер когда-то жил, во-вторых, из-за того, что Лёва перестал с Бендером пить (по просьбе родителей последнего, видящих, что, напившись, их сын становится буен). Бендер в "Трактире" вел себя по-хамски – ходил от столика к столику, наливал себе водку, накачивался. В какой-то момент он перехватил у входа подошедшую Ленку и затеял с ней разговор. Лёвка смотрит, что Ленка застряла с кем-то в дверях, и пошел ее встречать. Увидел стоящего рядом с ней Бендера и сказал: отвали. Сильно нетрезвый Бендер заявил, чтобы Лёва "сам проваливал" и не мешал его "разговору с дамой". И получил от Лёвы по роже. На том поначалу и кончилось. Вскоре подвыпившие гости вышли в холл – перекурить и потрепаться. Лёвка стоял с бокалом коньяка, когда его в спину толкнул Бендер. Коньяк пролился, и это вывело Лёву из себя. Никто не вмешивался. Всем было ясно, что большой Лёва сейчас успокоит мелкого Бендера. Возможно, они знали про Лёву что-то такое, чего не знал я – я никогда не видел, как Лёва дерется… Лёва медленно повернулся. Слишком медленно. Бендер был быстрее и злее. Мне так толком и не смогли объяснить, был ли удар, или тот просто сначала толкнул Лёву, который поскользнулся на коньячной луже и упал лицом вниз на каменный пол. По всей видимости, уже при падении Лёва сломал нос, потому что отключился и не оказывал сопротивления. Никто не вмешивался. Бендер прыгнул Лёве на спину и стал бить его головой о каменный пол. Его оттащили. В зале был врач. В зале был полицейский. Обычная драка. Обычная в таких случаях первая помощь. Вызвали скорую. Отвезли в больницу. Лёва там пришел в себя, даже порывался идти домой. Потом опять отключился. Сделали снимок. Гематома увеличилась. Операция. Ленка всю ночь и следующий день была в больнице. Я пришел только к вечеру, отправил Ленку домой…
Помню, как сидел и смотрел на монитор. Лёва не реагировал ни на что. У него была высокая температура. Я спросил сестер, можно ли что-нибудь сделать? Они облили его водой и поставили вентиляторы. Со мной старались не говорить. Температура спала. Я читал Флеминга. Я говорил с ним – он меня не слышал. Я все равно говорил.
Через несколько дней Лёвы не стало. Теперь у меня есть своя могила на городском кладбище. Он привозил меня туда…
Хостинг от uCoz