-
Москва - Бахчисарай
А поезд тихо ехал на юга. Отчалил от Курского вокзала, бестрепетно миновал Петушки и вышел на прямую. В Севастополе меня ждали дочь и три дня пляжного безделья. Следовало напиться, но слезать со второй полки, а потом топать в вагон-ресторан было лень. Я извлек из дорожной сумки "Иудейские войны" и заставил себя читать.
Он возник нечаянно. Его словно надуло южным ветром. Неловко ввинтившись в купе после остановки на какой-то минутной станции, за одно мгновение он успел задеть мою пятку, выбить у меня из рук книгу, поднять ее, прочитать название, вернуть с вежливой и скорбной улыбкой, а также представиться:
- Ахмед.
- Евгений.
- Интересная книга?
- Так себе.
- Мне до Бахчисарая, а вам?
- Мне до Симферополя, потом пересадка.
- Москвич?
- Вроде.
- А я из Газы.
- Хороший город, но тесный.
- Бывали?
- Неподалеку.
Скорбная повесть Ахмеда.
В 70-х годах его с несколькими приятелями выдворили из Израиля. За что? Ахмед сказал так: "Мы боролись за свободу". И бросил на меня какой-то затравленный взгляд. Я махнул рукой: продолжай. Их выслали в Египет, где поначалу приняли в Каирский университет, но вскоре выгнали - опять же, за "свободолюбие". Потом был Ирак и Багдадский университет. Про этот город он сказал так: "Там нельзя жить. Чтобы не задохнуться, мы спали на крыше. В шесть вставало солнце, и появлялись первые мухи. Хуже любого будильника". Потом моим Ахмедом заинтересовались "люди из Советского Союза", и в год московской олимпиады он оказался в городе Ленинграде, где без экзаменов был принят в Ленинградский государственный университет, на факультет журналистики. Что дальше? Распределили в "одну очень хорошую арабскую газету".
Финита? Нет, боец идеологического фронта очень хотел домой. В Газе оставались его родители и братья. Что предпринимает наш герой? Он женится. На еврейке. В надежде, что она его довезет до места назначения. Но родители жены сказали: нет. Молодые съехали подальше от "а идише мамы", в Бахчисарай. Там подающий надежды журналист поступил в сельскохозяйственный техникум и переучился на ветеринара. Настрогал троих еврейских младенцев мужеского пола. Имена библейские. В память о родине, очевидно. Но "свою оливковую рощу" не забыл…
Остро захотелось курить.
- Куришь?
- Нет.
- Я в тамбур выйду.
- Я с тобой.
Выходим. Закуриваю. Он продолжает скулить про потерянную родину, про евреев-оккупантов. Говорит, что я, московский еврей, "совсем, совсем не такой". Я ему говорю, что не исключаю возможности скорого отъезда на ПМЖ в Израиль и заявляю о готовности нести демократические ценности на броне израильских танков. Он согласно кивает, говоря, что Израилю не хватает "мягкости и интеллигентности". Я закуриваю вторую…
И тут в тамбур вваливается знакомый тип. Ванька-цыган. Оптовик из Курска. Книжник. Он мне третьего дня ствол задёшево предлагал. На Ваньке драный тельник. На Ваньке квадратный метр татуировок. У Ваньки фингал под глазом. Ванька пьян. Ваньке хочется еще выпить и начистить кому-нибудь ряху. Ванька свой в доску, я ему рассказывал, что у меня прабабка была цыганкой.
- Жека! В натуре?! Какими судьбами?!
- Я, Ваня, к морю.
- Жека! Бля! Дай я тебя поцелую!
- Не надо, Ваня.
- А выпить? (Иван сразу становится строг.)
- Да надо бы.
- Я плачу! Тут через три вагона. И жида своего прихвати…
Приглашение прозвучало, Ваня бодро толкнул дверь в пролет между вагонами и исчез.
Скорбно смотрел на меня отец троих еврейских детей.
Хостинг от uCoz