В пионерский лагерь «Зорька» я попал не по своей воле. Просто летом у меня было два похода. А в каникулах три месяца. На июль меня определили в лагерь.
Мне было тринадцать лет, почти четырнадцать. У меня был первый юношеский разряд по горному туризму и такой же по спортивной гимнастике. Еще в автобусе я познакомился с Рыжим, он тоже был из гимнастов, только серьезнее. Он в этом лагере третий срок мотал.
Приехали. Поселились. Мы с Рыжим заняли соседние койки. И пошли на ужин.
– Это Светка. Она прошлым летом без трусов купалась.
– Это Котов. Ему пятнадцать. Его мать тут повар. Он штангист. И дебил.
– Это Павлин. Кличка такая. Самый крутой.
– А это кто?
– Этот? С деревянной рукой?
– Деревянная?
– Ну, да. Но это еще не прикол.
– А что?
– Это Гоша. Он.. ну, как это… гермафродит!
– Чего?
– Ну, типа, не баба, не мужик.
– Это как?
– Да черт его знает.
Очередь в столовку. Первый отряд заходит последним. Правило такое. Павлин с Котовым идут вдоль неровного строя – и кто-то вскрикивает. Раз. Два.
Когда подошли ближе, я увидел у Павлина в руке шприц.
– Эй, новенький! Как тебя там?
– Женя.
– А… Ну, Жека, дай лапу!
– Зачем?
– Кольну разок.
(– Это такое посвящение, – шепчет мне в ухо Рыжий.)
– Ну? Руку! – это Котов говорит.
– Нет.
– Что??
– Нет.
– Первый отряд, заходите!
На ужин была котлета с несоленым пюре и полоской зеленого огурца. И компот.
– Дурак, – говорил мне Рыжий, – теперь жди темную.
А я все думал: «Как это – не баба, не мужик? Это когда там и то, и другое? Или это когда там ничего нет? Как это – ничего нет? И ведь не спросишь».
Гоша держал чашку с компотом левой рукой. Правая у него была деревянная.
Кругом все было таким чужим, непонятным. Темная? Я примерно знал, как это бывает. Но со мной этого никогда не делали.
Рыжий поднялся из-за стола первым. Буркнул вроде: «Я поговорю там». И вышел.
Гоша сидел за своим столом и пальцами левой руки забивал в деревянную ладонь скомканную бумажку от сахарного рафинада.
Надо было идти.
В корпусе шуршало. Меня пропустили в палату. Потом кто-то толкнул в грудь, и я сел на спружинивший матрац. Павлин опять показал шприц. «Сам дашь?»
Вдруг я понял: мне страшно.
Потому что кругом не было никого, кто бы мог за меня вступиться. Чужие. Рыжий где-то в задних рядах, его не было видно.
– Держи его! – крикнул Павлин. Надвинулась туша Котова. Я бросил в него подушку, и скатился с кровати на пол, в другую сторону. Но подняться уже не дали. На меня набросили несколько одеял и стали бить. Отовсюду.
Поначалу это было как бы не всерьез. Через мягкие одеяла. Но потом кто-то достал пару раз ногой по голове. Стало мокро губам, захотелось крикнуть «Хватит!»
– Пацаны! Хватит! – я узнал голос Рыжего.
С меня стащили одеяла. Довольный Павлин сказал: «Иди, харю умой».
Я вывалился из корпуса. Но к умывальникам не пошел. «Не дождутся». Сел на крыльце и стал смотреть на звезды, облизывая губы.