Он пришел в нашу жизнь летом 75-го. Я был на даче, в Троицкой. И он потихоньку в нее проскользнул. В нашу жизнь. В наши полторы комнаты.
- Петр Петрович Барков, мой старинный друг, – представила его мама. Дело было в сентябре.
Он приходил с розовыми гвоздиками и алыми розами. В пиджаке. Иногда снимал галстук. И улыбался, все время улыбался.
Мама посоветовала мне записаться в кружок горного туризма. И он стал появляться чаще.
Барков любил петь. Он пел Высоцкого и городские романсы. Плоским голосом, аккомпанируя себе постукиванием по столу. Хуже – если вилкой по тарелке.
Я помню эту дату, хотя совершенно не помню, чем занимался в этот день. 6 января 1976 года. В этот день они сходили в ЗАГС, и мама стала Барковой.
Он работал в министерстве заготовок. Был ревизором по Средней Азии. От него пахло бараньим шашлыком. Он привозил гроздья длинного желтого винограда и такие же желтые дыни.
После похода я усаживался в душе (ванной у нас не было) с миской желтого винограда. Пионеры тоже бывают сибаритами.
В июле я покорил Говерлу и Петрос. И стал Туристом СССР. В августе меня было некуда деть, и меня взяли с собой в санаторий.
Мы жили в палате. Как всегда, в полутора комнатах. В спальне ночевали – мама и Барков. В прихожей – сестра Баркова, ее плоская дочь и я.
Мы все время ругались. И в тот день я отказался идти с ними за грибами. Я взял тетрадь в клеточку и сделал 12 самолетиков. Потом я поджигал им хвосты и пускал с балкона. Двенадцатый самолетик упал на соседский балкон и поджег там чужую вещь.
Петр Петрович очень убедительно попросил маму не вмешиваться. Он вытащил из брюк ремень, зажал мою голову у себя между колен и отвесил мне 12 ударов.
Я не плакал. Я всю ночь просидел спиною к стене, изобретая казни.
Именно он, Барков, сообщил мне в ноябре 76-го, что не стало дедушки Гриши. Лучше бы он меня ударил. Не он должен был мне об этом говорить.
Я не плакал. Я изобретал план побега.
В январе 78-го я бежал на лыжах из города-героя Москва в город-герой Тула. 180 километров. Это был не побег, это была военно-патриотическая игра. 6 января из Ясногорска я отправил в Москву простую открытку за 3 коп.: "Мама и Петя, поздравляю вас со второй годовщиной со дня вашей свадьбы". Я почему-то был уверен, что он забыл.
В девятом классе я записался в секцию бокса. У меня была длинная шея, и меня били почти все. Через пару месяцев я эти занятия бросил, решив, что удар мне тренер уже "поставил".
Петр Петрович пришел немного навеселе. Я читал у себя в комнате и не слышал, о чем они говорили. Просто показалось, что что-то не так.
Я вышел. И даже не увидел, а почувствовал какое-то резкое движение в коридоре. Мама метнулась в кухню.
- Ты ее ударил?
Он мотнул круглой головой и улыбнулся. Я ненавидел эту улыбку.
Мы вышли за дверь. Он улыбался. Я ударил, словно никто ничему меня не учил – глупо, наотмашь, слабо. Он покачнулся. По-идиотски подпрыгнул – наверное, чтобы меня подразнить. И свалился с лестницы.
С той самой лестницы, на которой я знал каждую ступеньку. С моей лестницы. С лестницы моего дома.
И исчез. Навсегда.
Он мне никогда не нравился. Этот гоголевский персонаж. Но его любила мама. Я не понимал – за что. Назло? Вопреки? Или просто любила?
На маминой могиле написано: Баркова Наталья Иосифовна (1943-2000). Он никогда не был на этой могиле. Я надеюсь.
От него в моей памяти остались городской романс "На улице Семеновской" и простая белая открытка: "Мама и Петя, поздравляю вас со второй годовщиной со дня вашей свадьбы". Остальное пришлось вспоминать.