Полторы комнаты – это то, что было у нас на двоих с мамой. Мы не жаловались. Те же полторы комнаты в бывшем общежитии нефтяников были у наших соседей: тёти Вали, ее дочерей Любки и Галки, и Матвея – с его канарейками и сиамскими котами.
Каждая полуторка – двадцать пять квадратных метров. Комнаты совмещённые.
Сначала я думал, что Матвей – Валин муж. Но Любка с Галкой раскрыли мне глаза: никакой он им не отец, просто "подселенец".
Матвей работал на заводе ночным сторожем. И ему полагалась комната. Валя на заводе уже не работала, и ей ничего не полагалось. Мы с мамой тоже не работали на заводе, но мама служила в заводской библиотеке. А потом мама стала учителем при заводской школе, что тоже было хорошо.
Денег Матвею не хватало. Хотя мужчина он был непьющий, с усами и лысиной. Поэтому дядя Матвей выращивал канареек и сиамских котят. Он продавал их на Птичьем рынке – "Птичке" по-нашему. Папу кота звали Васькой, маму кошку – Василисой.
У Матвея была такая же комната, как у меня – восемь квадратных метров. В комнате плохо пахло, поэтому летом он держал окно открытым. Но лето было коротким – и в комнате дяди Матвея очень воняло. Мне нравилось.
Когда в классе всех спрашивали "Какие домашние животные у вас есть", я говорил: "У меня есть кот, кошка, пять котят и двадцать канареек". Столько было у дяди Матвея. Мальчики и девочки мне завидовали. И тогда я загадочно добавлял: "Наверное, скоро у нас ещё будет собака".
Мама не любила, когда я запирался в комнате дяди Матвея. Это её волновало. В такое время она старалась сидеть на кухне с тётей Валей и слушать. Мы с дядей Матвеем тоже сидели и слушали: как кто-то скребётся в канареечном яйце.
Из такого яйца однажды вылупился Кеша. Теперь я мог честно говорить в школе: "У меня есть одна канарейка, точнее кенар". И загадочно добавлять: "Наверное, скоро у нас ещё будет собака".
Про собаку мама и слышать не хотела. Даже сиамского котёнка, говорила, нельзя.
Дядю Матвея никто не любил. Кроме меня. Может быть потому, что с другими он был угрюмым? Мне он улыбался и давал корм для Кеши в газетном кульке.
Но однажды Матвей сделал подлость. Я так и сказал маме. К нему приехали дружки с завода, и он увёз всех канареек, всех котят и Ваську с Василисой. Больше я их не видел. А через несколько дней я встретил пьяного дядю Матвея. Он хотел мне что-то сказать, но я убежал.
Теперь, прежде чем выйти за дверь, я подслушивал: нет ли на лестничной клетке Матвея. В последнее время он каждый день напивался.
А потом к соседям принесли красный гроб. В него положили дядю Матвея и унесли на кладбище. Под медную музыку. Рассказывали, будто умер он от какого-то рака. Может быть, я не знаю, но мне кажется, что он умер потому, что больше его никто не любил. Даже я. Было стыдно и страшно. Как будто это я его убил. Но я никому не рассказывал. Тем более этим девчонкам, Любке с Галкой.