Веревка в небо


(жизнеописание смерти, фрагменты)

Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Разве говорил, что не люблю? Я всегда боялся тебя потерять. Боялся оказаться недостойным. Мы так привыкли друг к другу. Ты моя и только моя. Но когда-нибудь мы потеряем друг друга. И меня заберет другая. Как уже забрала многих. Я вряд ли успею ее полюбить. Обычно первое свидание с ней оказывается последним. Когда она приходила к другим, я отводил глаза. Но в памяти оставалась картинка, слово, запах. Замечала ли она меня? Не знаю.


I

Я узнал о ней поздно. Лет в пять. Какое мне было до нее дело? Рядом со мной жили мама, папа, их мамы и папы, а также целая куча дядюшек и тетушек. Однажды меня повели к каким-то родственникам, где почему-то не давали играть, а попросили тихо посидеть на кухне с молодым человеком лет семи, назвавшимся моим четвероюродным братом. Ни понять что это такое, ни повторить немыслимое словосочетание я не мог. Мал был еще. Не знаю почему, запомнилось как мы ели яйца всмятку. И молодой человек, хмуро собирая рассыпавшиеся скорлупки, сказал: "А у меня дедушка умер". Я прирос к стулу и мучительно соображал, что надо делать в такой ситуации. Я почему-то знал, что полагается горевать, но как это делается - понимал с трудом. На всякий случай я перестал есть и молчал, пока меня не увели домой. Глупо получилось.

Много позже я прочитал, кажется у Эмиля Брагинского, детский диалог:
- А у меня дядя космонавт.
- А у меня дедушка умер…
И вспомнились мне недоеденное яйцо, черный хлеб с маслом, хмурый молодой человек и приторный запах цветов.

Потом была настоящая черепаха. Она жила в живом уголке специализированного детского сада для очкариков на улице Горького, куда меня поместили в связи с частичной потерей зрения после болезни скарлатина. До того еще была дизентерия. А еще раньше я ломал руку. Но это было не так страшно. Когда я болел скарлатиной, то научился раскачивать стены - надо было смотреть долго-долго на полосатые обои и начиналось. Иногда мне удавалось заставить комнату вращаться. Правда, это продолжалось недолго. Всякий раз после этого я засыпал.

Мне снилась снежная королева. Она звала меня за собой. Она говорила: я знаю, ты не уснул, ты умер.


II

Но лучше я расскажу про черепаху. Мне она нравилась. Я ей, наверное, тоже. А один раз я нашел ее совсем даже не в живом уголке, а за железной оградой, она лежала, как неживая, и у меня не было палки - до нее дотянуться. Кажется, я рассказал про это всем - очкарикам, воспитателям, бабушке - но никто не помог мне достать черепаху… Потом ее съели черви. Я наблюдал за этой трапезой день изо дня. Мне не было ни противно, ни страшно - я отдавал последний долг и иногда чуть-чуть плакал. Забавно, я помню, что пел над пустотелым панцирем революционную песню "Слышишь, товарищ, война началася…" Зоологический кадиш.

Вскоре все в моей жизни переменилось. Мы стали жить с мамой. В Капотне. Я пошел в школу. Влюбился. Ходил на продлёнку. И даже два раза пострадал от хулиганов. В первый раз у меня отняли патиссон, подаренный бабушкой одноклассника, и порезали его на куски. Во второй раз у меня отняли юбилейный рубль с Лениным, когда я ходил за хлебом. Рубль вернулся - мама позвонила кому-то из своих учеников, а на другой день мне отдали деньги и предложили дать пинка обидчику. Я отказался, и правильно сделал. Патиссон не вернулся, мне дали другой, но свой первый патиссон я не сумел защитить.


III

Это было во втором классе. Их звали Виталик Графов и Валера Никандров. С Валерой мы успели почти подружиться еще до школы. Его папа работал на нашем нефтяном заводе, у него была служебная машина, и мы ездили летом в лес. Мы - это Валерка, его папа и мама, моя мама и я. Помню одуванчики и какие-то ржавые штуки… Виталик в моем тогдашнем понимании был просто двоечником. Дружить с таким я не мог никак. Но был он безобидным, бледным, лопоухим. Уже после школы, рассматривая старую классную фотографию, я обнаружил, что он был тонок и красив…

Однажды мы узнали - все сразу - что Виталик и Валера взорвались. Говорят, это была большая банка с краской, в которой они проковыряли дырку, вставили фитиль и подожгли. Но что-то не получилось, банка взорвалась сразу… Мы все тогда что-нибудь взрывали. Да и потом тоже. Делали порох из серы, селитры, угля и марганцовки. Добывали на Быковском аэродроме магний из разбитых вертолетов. Потом точили магниевую крошку напильником. В худшем случае отделывались ожогами. Виталик и Валера сгорели почти полностью. Их потушили слишком поздно.

Первым умер Виталик. В гробу он был синим. Наши мамы сшили нам красные повязки с черным ободком. Директор школы Александр Васильевич решил, что для всех нас будет хорошим уроком, если мы похороним своих товарищей. Я шел за гробом и вспоминал этот приторный запах. Теперь у меня был опыт пострашнее, чем у того четвероюродного брата. Вторым умер Валера. В гробу он был оранжевым. Но я этого не видел. Мама решила, что у меня нервный срыв. Она увезла меня в пионерский лагерь, где в живом уголке жил настоящий орангутанг. Но я все равно боялся спать.


IV

После лета мы вернулись домой. Я смотрелся в зеркало и видел морщины. Не мог вспомнить, появились ли они сразу после того или немного позже, а может быть, просто раньше я не обращал на них внимание. Теперь обращал. Морщины мне нравились…


Хостинг от uCoz